к.б.н. Ю.Ф. Рождественский (1935-2014),
Директор Арктического научно-исследовательского стационара ИЭРиЖ в период с 1972 по 1988 гг.,
старший научный сотрудник ИЭРиЖ УрО РАН до 2001 г.

 

Воспоминания о Севере

Прежде всего мне хочется сказать о впечатлениях, произведенных на меня людьми, которые жили в районах Крайнего Севера, но не являлись аборигенным населением. Во-первых, я не видел здесь куда-то спешащих, суетящихся людей, как в больших городах России; в людях чувствовалась степенность, основательность. Во-вторых, видно было, что они живут в достатке. Женщины мимоходом показывали одна другой обилие одежды из мехов местных пушных зверей, причем некоторые наряжались совсем безвкусно. Главное было продемонстрировать, к примеру, наличие чернобурки, а тому, как она «сидит», значения не придавалось. В-третьих, возможно, суровые климатические условия выработали у людей доброжелательность: при малейшем затруднении всегда находились те, кто готов помочь, выручить, подсказать, как поступить лучше. В-четвертых, большинство местных старожилов не считало себя постоянными жителями Крайнего Севера. Как правило, говорили: вот закончится срок договора, и уеду на Большую Землю. Проходил год, два, три, пятнадцать лет, а нередко и больше, - они продолжали работать, заводили семьи, воспитывали детей и с ностальгией рассказывали, как цветут на родине сады, как много там тепла и света, - но до пенсии оставались на Севере.

В Салехардском научно-исследовательском стационаре я встретился с сотрудниками, знавшими о Севере не понаслышке. Некоторые работали здесь уже много лет. Так, опытные зоологи — муж и жена Бойковы Виктор Николаевич и Фаина Ибрагимовна - сталкивались на севере, как говорят, нос к носу с белым медведем; не раз жизнь их находилась под угрозой, и не раз их спасали от гибели люди из местного населения, о котором они очень хорошо отзывались. Почти со времени основания Стационара здесь работала Ирина Николаевна Брусынина – ихтиолог, специалист самого высокого класса, культурная, обаятельная и, на первый взгляд, хрупкая женщина, но в то же время - опытнейший полевик и прекрасный наставник молодежи.

Конечно, научным сотрудникам невозможно было обойтись без помощи верных опытных лаборантов. Одна из них - Людмила Александровна Собянина, которая, как мне кажется, в большей степени считала своей семьей отряд ихтиологов, нежели собственную семью.

Много хороших воспоминаний в моей памяти оставили Вячеслав Федорович Сосин, Вениамин Александрович Бахмутов, Владислав Сергеевич Балахонов и другие. Зоологи В.Ф. Сосин и В.Г. Штро дважды обошли на моторной лодке п-ов Ямал, заходя, насколько позволяла вода, в реки, и провели учет численности песца и других ценных промысловых животных полуострова.

У меня во время службы в Армии еще не было ни цели, ни времени для знакомства с природой Крайнего Севера, в частности с особенностями растительного покрова. Это произошло лишь на Тюменском Севере. Здесь я был поражен обилием ягод: в «брусничные» годы некоторые склоны гор Полярного Урала выглядели бордовыми, а в «голубично-черничные» - сизо- и темно-синими. Тут огромная масса грибов – подберезовиков и подосиновиков. Размер их нередко превышает древесные кустарники (карликовую березу).

При этом грибы в основном без червоточин, и стоят целые и невредимые до осенних заморозков, если белка их не попробует. Резкие контрасты в окраске листьев растений осенью (ярко-красные у рябины, желтые у лиственницы, бордовые у арктоуса и темно-зеленые у ели) создают неописуемо красивые картины, которых нет ни на юге, ни в средней полосе России.

Ботаниками стационара в 70-80-е годы прошлого века по просьбе администрации Ямало-Ненецкого автономного округа проводились исследования по разработке методов озеленения населенных пунктов Тюменского севера, продуктивности пойменных лугов и влиянию внедорожного транспорта на растительность Ямала. Поддерживались тесные контакты с ботаническими садами СССР и, в частности, с Полярно-Альпийским садом, у которого к тому времени накопился большой опыт работы. Учитывая его, в Стационаре испытали более 100 видов декоративных растений; несколько десятков из них было рекомендовано для введения в культуру.

В те годы - годы интенсивных экологических исследований Крайнего Севера - Стационар жил буквально одной семьей, тем более, что размещались и работали сотрудники практически в одном доме. Горе одного было горем всех, радость одного - радостью всех.

В этот период с проблемами Севера работало не менее 30% сотрудников Института экологии растений и животных (ИЭРиЖ). В СНИС на летний полевой сезон приезжали биологи практически всех профилей: зоологи, ботаники, лесоведы, ихтиологи, почвоведы, орнитологи, микологи и т.д. Ежегодно приезжало более 100 человек из других академических и учебных заведений: из Москвы, Ленинграда, Тюмени, Новосибирска, Якутска; ученые и студенты не только из уральских городов, но и из Прибалтики, Украины, Кавказа, Средней Азии. Проблемы экологии благодаря активной деятельности академика С.С. Шварца стали общегосударственными.

Когда С.С. Шварц предложил мне поехать работать в СНИС, первым моим вопросом был: «А есть ли в Лабытнангах или г. Салехарде школы на русском языке?». Мои дети уже были школьниками. Лицо академика стало очень серьезным. «Беда для аборигенного населения как раз в том, что там в школах преподают только на русском языке», - ответил он.

Станислав Семенович, уже будучи больным, в 1973-1974 гг. приезжал на север вместе со своим другом и коллегой, профессором - орнитологом Николаем Николаевичем Даниловым. Стационар, как и ИЭРиЖ, был его детищем, а Север для него во многих смыслах - белым пятном. На севере он, отдыхая, работал и, работая, отдыхал. Уже в то время в большинстве регионов Земли и вода в реках, и воздушная среда были загрязнены. А здесь, на Севере, они отличались первозданной стерильностью и чистотой. И С.С. Шварц был рад этому.

Несмотря на постоянную занятость, Станислав Семенович в период пребывания в СНИС не оставлял без внимания ни одного сотрудника: находил время спросить, как идут дела, есть ли трудности. Если таковые были, назначал время, иногда  - ночью (а ночи летом на Севере светлые, и приезжим, в том числе и академику, не спалось) для специальной беседы. Он умел и посмеяться, и пошутить, и, заметив чем-то озабоченного человека, вовремя его подбодрить.

В 1974 г. С.С. Шварц пригласил меня пойти с ним на катере до реки Яда-Яходей-Яха на Ямале. Он однажды поднимался на лодке вверх по этой реке, но не смог достичь запланированного участка среднего течения, так как уровень воды резко понизился, появились перекаты. Пришлось вернуться. А место заинтересовало его своей лесистостью. «Мне показалось, что там произрастает сосна», - сказал он. Я с удовольствием принял его предложение, но выразил мнение, что сосна на этой широте не расти не может. Он промолчал...

И на этот раз, дойдя до устья Яды (так мы стали называть р. Яда-Яходей-Яха), катер не мог войти в устье, видимо, в связи с изменением фарватера в весеннее время. Было решено спустить на воду лодку и идти к берегу на веслах. Но и на лодке нам не удалось достичь берега - она просто застревала в иле. Мы вынуждены были буксировать ее. Одним из первых впрягся в буксирный трос академик. И под возглас «Эй, ухнем!» мы двинулись к берегу. Погода была отличной. На суше решили сделать привал на обед. Распределили обязанности: кому разжигать костер, кому добывать пищу. Через 10-15 минут уже потрошили пойманную рыбу для ухи_, а я никак не мог внести свою лепту в обед. Высадились мы на высокий берег Яды. Иду вдоль него. И наконец-то вижу: лук скорода! Набираю пучок, подхожу к костру, держа добычу в руке сзади. А Станислав Семенович как будто чувствовал мою неудачу. Увидев меня, улыбаясь, спрашивает: «Ну, а ботаники чем нас порадуют?» Подаю лук и говорю: «Без этих витаминов уха не уха». С.С. Шварц разводит руками, смеется: «Принимаем, принимаем!».

Пообедав, четверо из высадившихся на берег, в том числе С.С. Шварц и я, пошли на лодке «Прогресс» вверх по Яде. Прозрачная, как слеза, вода, стайки разлетающихся от лодки и шума ее мотора птиц, и абсолютно безветренный солнечный день создавали у всех хорошее настроение. Но, пройдя всего несколько километров вверх по реке, мы поняли, что рановато радуемся быстрому продвижению к цели - загадочному для нас участку леса на широте около 100 км за полярным кругом. Лодочный мотор начал цепляться за песчаные отмели, а затем лодка «села» на первый гравийный перекат. Мы не теряли присутствия духа, перетаскивая лодку через перекаты, но вскоре Станислав Семенович принял решение: поскольку не пройдена и половина пути, а вторая часть не может быть легкой - возвратиться на катер. Мне он посоветовал: «В следующем году сходи сюда обязательно, но по большой весенней воде». Так я и сделал. Но С.С. Шварц на Север больше не приехал по состоянию здоровья.

Весной следующего года мы не только благополучно вошли на лодке в устье реки, но и без помех поднялись вверх до бывшего ленточного участка леса длиной около трех километров, шириной не более 200-300 метров. Как я и предполагал, лес не был сосновым, а состоял из ели. К нашему большому удивлению и негодованию, все взрослые деревья были спилены бензопилой и лежали тут же, не очищенные от сучьев. От варваров, которые это сделали, остались лишь следы вездеходов. Что за экспедиция здесь «поработала» и с какой целью, мне не удалось выяснить. И до сих пор я не выполнил просьбу Станислава Семеновича найти и наказать этих людей. Как говорят: «Не пойман - не вор». Признаться в этом варварстве никто не осмелился, а в Геологическом управлении г. Салехарда мне авторитетно сказали, что геологов в этом районе в последнее время не было.

Кстати, вездеходы прошлись и по древнему кладбищу аборигенного населения и разрушили многие захоронения, которые производились на поверхности почвы в течение длительного периода времени. Пожалуй, некоторым было не менее века. О их древности свидетельствовали лежавшие рядом с захоронением охотника лук и стрелы. Гусеницы вездеходов в один миг растерли могилы в пыль.

Коснусь некоторых обычаев местного населения Ямальского севера, не разделяя их на принадлежности к той или иной национальности. Например, на этом кладбище мы увидели, что умершего укладывают в теплой меховой одежде в «гроб», изготовленный из толстых лиственничных досок, который крепится, насколько возможно в вечной мерзлоте, к поверхности почвы колышками. Рядом с захоронением оставляют нарты, на которых был привезен усопший, и кое-что из орудий производства или ремесла. Если человек был охотником, рядом могут оставить лыжи, а с умершей женщиной - ее украшения. И, наконец, на том свете необходима какая-то посуда: чайник, блюдце и другие предметы домашнего обихода.

Кроме могил, которые навещаются родственниками, у местного населения есть священные природные объекты: деревья, холмы, участки рек и т.д. Люди приходят туда или, проезжая мимо, обязательно делают там остановку, чтобы поклониться святому месту, помолиться и оставить в качестве жертвоприношения монеты, что-нибудь из одежды или просто ленточку. Если священным является участок реки, и рыбак на лодке идет с женой, то перед священным местом он высаживает ее на берег. Лишь пройдя пешком по суше святой участок, она вновь садится в лодку.

О смекалке и обычаях местных народов - ненцев, хантов, коми - сообщается в газетах и журналах. Обычаи позволяют им выживать в суровых условиях. На севере мне не раз приходилось слышать о том, что внезапно начавшаяся пурга застала людей врасплох. Были случаи их гибели. Пурга может продолжаться не один день, и ориентиры в это время исчезают. Мне однажды пришлось пережидать пургу в машине ГАЗ-469 на зимней дороге через р. Обь. Выехав из Салехарда при относительно тихой погоде, на Оби машина попала в плотный «снежный заряд», тут же перешедший в метель. В считанные минуты дорога была переметена; машина села в сугробе. Расставленные вдоль дороги вешки совершенно не просматривались; продолжать путь пешком было не только бессмысленно, но и опасно. Пришлось, изредка прогревая машину, дожидаться окончания пурги.

Ненцы-оленеводы на своем пути оставляют ориентиры. Это может быть заломленная в определенном направлении веточка выделяющегося на общем фоне деревца, или привязанная тряпочка, ленточка, или даже надетый на вершину небольшого деревца (ели или лиственницы) позвонок от скелета животного. Если ненец все же сбился с пути, он не мечется, не паникует, не впадает в отчаяние, а делает так называемый «куропаткин дом», т.е. зарывается в снег, под которым в теплой одежде можно переждать пургу. А зимняя одежда из оленьих шкур очень хорошо сохраняет тепло.

При передвижении по тундре или в горах Полярного Урала человек сталкивается с нехваткой топлива. Более или менее высокие кусты ивняка или ольховника встречаются по берегам реки, ручьев и других влажных мест. Но, как правило, это сырой, плохо воспламеняющийся материал. Поэтому ненцы, перегоняя оленей с одного пастбища на другое, по пути заготовляют впрок ветки кустарников, складывая их в кучки для просушки. Используется это топливо очень экономно. При приготовлении пищи на костре, ненец не бросает в него целые поленья или большое количество дров и веток. Он расщепляет их ножом и подкладывает так, чтобы огонь был только под котлом. На Полярном Урале, значительно севернее Полярного круга, иногда встречаются в буквальном значении оазисы из древесно-кустарниковой растительности. Они кругом защищены от сильных холодных ветров горами, подножия которых богаты мелкоземом, накопившимся здесь за тысячелетия. Зная расположение таких уникальных участков, ненцы никогда не уничтожали их и использовали лишь мизерную долю деревьев для изготовления средств передвижения - нарт. Кочуя с оленями, они берегут то, что дала им природа.

Для местного населения нарушение покрова Земли запрещено. Это табу. Аборигены говорят: «Нельзя наносить раны матушке Земле». Мне довелось убедиться в этом. В 80-х годах прошлого столетия я участвовал в работе комиссии по определению степени повреждений почвенно-растительного покрова полуострова Ямал. Осмотр нарушенных земель производился в основном с вертолета. Было отмечено значительное повреждение в местах нефтегазовых месторождений и по береговым границам Ямала. Здесь нередко наблюдалось до 2-3 десятков параллельно проложенных углублений - колей внедорожного транспорта (фото 2). В дальнейшем в мою задачу входил подбор ассортимента растений для рекультивации поврежденных земель и испытание их непосредственно на Ямале. Были намечены места закладки опытных участков. Один из них располагался вблизи пос. Н-Порт. Методикой предусматривался посев семян различных растений на делянки в 1 м в различных вариантах: с удобрениями и без них. Естественно, почва делянок должна была перекапываться для создания имитации повреждения. С этого я и начал работу. Составляя план подготовленных делянок, я не заметил, как меня окружила группа молодых людей, явно недружелюбно настроенных. Один из них, видимо старший, задает вопрос: «Ты что, не знаешь, что Землю нельзя калечить?». И показывает на мое орудие - лопату. Не сразу мне удалось успокоить молодежь, объясняя, что моя задача как раз состоит в поисках методов залечивания ран, нанесенных их земле вездеходами и тракторами. Кстати, из разговора с ними я понял, что вездеход и трактор не считаются виновниками повреждения земли, поскольку эта техника необходима человеку. До их сознания не доходило, что движение этого транспорта в летний период можно запретить, а ездить только зимой: в таком случае повреждения почвенно-растительного покрова сведутся к минимуму. Я же был с лопатой, которой непосредственно резал Землю. Это противоречило обычаям и вызвало гнев даже у молодых людей.

Есть обычаи, не совсем нам понятные. Отряду ихтиологов пришлось временно жить в одном помещении с рыбаками-хантами на р. Собь. В отряде была женщина, выполняющая функции повара. Она не знала обычаев местного населения. Ханты прибыли сюда позже наших ихтиологов, которые радушно приняли местных рыбаков и тут же усадили их за общий стол. Плотно пообедав, последние предались отдыху. На следующий день ситуация с застольем повторилась, и рыбаки вновь безмятежно улеглись отдыхать. Ихтиологи переглянулись, но решили, что хантам известно, что рыба пока не ловится. На третий день - то же самое. Повар не выдержала и начала отчитывать хантов, говоря: «Вы хотя бы поставьте снасти, чтобы выяснить, идет ли рыба!». Видимо, ее настойчивость дошла до сознания рыбаков. Они вышли на реку. Вернувшись вечером, небрежно бросили в ведро 2-3 щуки и принялись за еду. Повариха, сказав: «Ну, наконец что-то полезное и вы сделали», взяла щуку и стала ее потрошить. Надо было видеть в этот момент лица хантов! Сначала они застыли с ложками, не донесенными до рта, поскольку не знали, что делать: женщина-то не была хантыйкой. Затем старший из них произнес несколько слов на своем языке и буквально кинулся к поварихе. Выхватив у нее щуку, он, отчаянно жестикулируя, объяснил, что женщина не имеет права готовить еду из этой рыбы, и принялся разделывать добычу сам. А повар, не понимая, что происходит, учащенно моргала и, наконец, высказала: «Когда я готовлю обед из своих продуктов, вы с удовольствием едите! А теперь, поймав рыбу, вы решили, что она только ваша? Ну, я теперь «накормлю» вас!». Ихтиологи, давно работавшие на Севере и знавшие некоторые обычаи местного населения (в частности, запрет женщине готовить блюда из щуки), от всей души хохотали, наблюдая эту сцену.

Ненцы и ханты, будь то оленеводы или рыбаки, как правило, имеют много детей. По ряду причин (неважное материальное обеспечение, отсутствие своевременной медицинской помощи и др.), не все доживают до взрослого состояния. Остаются наиболее приспособленные, выносливые - у аборигенного населения огромное значение имеет естественный отбор.

В прошлом веке у людей, выехавших весной на участок рыбной ловли, не всегда имелась связь с крупным населенным пунктом (в частности, Салехардом). Приведу такой пример. В 1973 г. я возвращался в пос. Лабытнанги на катере с р. Хадыта. У входа в Воронковский сор рыбаки поставили три летних чума. Видим на берегу двух человек - мужчину и женщину, дающих отмашку красной тряпицей - просят, чтобы катер подошел к ним. Подходим. Возможно, требуется какая-то помощь. И действительно, у молодой семьи заболел грудной ребенок. Никакой связи с внешним миром у них нет. Нужно доставить мать с ребенком в г. Салехард. Берем на борт отца, мать с ребенком и кое-что из необходимых вещей. Погода теплая, солнечная. Молодая семья не пошла в кубрик, а устроилась перед рубкой катера, где находились скамья и небольшой столик.

Меня заинтересовало ложе ребенка. Это была маленькая люлечка, сплетенная из бересты, легкая и аккуратная. Я был восхищен мастерством людей, изготовлявших такие вещи в местах, где и березу-то высокую, с толстым стволом и прочной берестой, трудно найти. Но на этом мои открытия не закончились. Ребеночек в люльке заворочался, закряхтел, и мамаша поняла, что его необходимо перепеленать. Если у нас, русских, в 70-е годы прошлого столетия не было речи о памперсах для детей, то у аборигенов Севера не в каждой семье были фланелевые или ситцевые пеленочки. Развернув легкое одеяльце, мать ребенка убрала из-под него намокший сфагновый мох, взяла из поданного мужем мешка новую порцию свеженького, сухого, стерильного сфагнума, подложила под ребенка, и тот успокоился.

Что этот вид мха обладает бактерицидными свойствами, давно известно. В Первую и Вторую мировые войны при нехватке перевязочного материала на раны солдат и партизан накладывался сфагновый мох. Никакого заражения не происходило, а раны довольно быстро зарубцовывались, заживали.

На реке Хадыта, а точнее, на функционирующей в те годы фактории, я столкнулся с еще одним важным для местного населения вопросом. Факторщик, который принимал от охотников пушнину и отоваривал их продуктами, обратился к нам с просьбой: доставить катером в школу-интернат г. Салехарда детей одной ненецкой семьи, которая «поселилась» у него на фактории с осени. Мы дали согласие, но... отец детей, а у него их было 7-8 человек только школьного возраста, категорически отказался отдавать их. Он мотивировал тем, что в школе-интернате детей учат только читать и писать на русском языке, но не учат ни существующим у аборигенов ремеслам, ни тому, как выжить в тундре, как охотиться, как ухаживать за оленями и т.д. После окончания школы детей устраивают в ремесленные училища, и они уже не возвращаются в тундру, то есть в родную стихию, а, следовательно, у родителей не будет смены. И он был в большой степени прав. Аборигены - это дети Природы. И они чувствуют и знают ее лучше нас. Например, сможет ли русский в тундре во время пурги или просто ненастной погоды без компаса определить стороны света? Едва ли. А ненцы запоминают, с какого направления дует ветер перед наступлением снежного покрова. Зимой олень разрывает снег, чтобы добыть себе пищу, а оленевод, посмотрев, в каком направлении «уложена» трава, быстро и правильно определяет, где юг, где север. Поэтому первый и главный учитель местного человека – Природа. Еще один пример. У меня не было времени, чтобы заниматься рыбалкой, а точнее - часами находиться около поставленной сетки; желание же самому поймать сырка, а тем более щокура, было большое. Я брал у ихтиологов выбракованную сетку, в которой огромных дыр было больше, чем целых мест (чинить ее не было смысла, а главное, никто в отсутствие рыбака такую сетку не снял бы); ставил ее недалеко от города в соре протоки Выл-Поля и уходил домой. Первое время, проверяя сетку, я лишь изредка вынимал рыбешку, и всякий раз списывал свою неудачу на дыры. Однажды, после очередной проверки пустой сети, подходит ко мне местный житель, по национальности коми, и говорит: «Однако, ты не знаешь, где нужно ловить рыбу». Я начал оправдываться, ссылаясь на сетку. Но вижу, что он не считает ее основной причиной невезения. «Ты видишь, где поставлены мои сети?» - говорит он. А я как-то не обращал на это внимания. Тогда Антон, так звали его, садится в лодку и говорит: «Пошли, я покажу тебе, где надо ставить сети». Сажусь за весла, Антон - на корму. Закуривает. После нескольких затяжек, а как раз подходим к моей сетке, он бросает окурок в воду и говорит: «Видишь, стоит окурок?» Идем дальше к его сетям. Вновь бросает окурок. «Смотри, поплыл! Зерло здесь! И рыба здесь». Так Антон показал мне_, что сетку нужно ставить при скате рыбы в русло, которое в соре неопытный «рыбак» не заметит.

Обилие рек и проток у могучей Оби, уникальная соровая система позволяет успешно развиваться многим ценным промысловым видам рыб: пыжьяну, щокуру (чиру), муксуну, нельме и другим. В связи с этим как в давние времена, так и сейчас рыбный промысел является основным занятием местного населения. На Севере практически нет любительского рыболовства на удочку: рыбу ловят сетями, а приезжие, особенно туристы, стоят по многочисленным обским косам и ловят щуку и нельму на спиннинг. По горным же притокам Оби на «мушку» или «кораблик» добывают удивительно красивую, сверкающую всеми цветами радуги рыбу, - хариуса. Это увлекательнейшее занятие, тем более что вода северных горных рек еще не засорена промышленными отходами. Она совершенно чиста и прозрачна, со слегка голубоватым оттенком. И это хорошо видно при соединении такой реки с Обью, воду которой уже нельзя назвать питьевой. Конечно, при огромном водосборном бассейне, охватывающим развитые в промышленном отношении районы, не может быть иначе. Особенно много отходов различного характера выносится паводковыми водами притоков в верховьях Оби.

Обь - большая водная артерия страны. Особенно грандиозна она в период ледохода. Это явление красивое и в большой степени опасное, нередко приносящее много бед людям.

Однажды мне посчастливилось спускаться во время ледохода с реки Северная Сосьва и далее по Оби до г. Салехарда на катере типа «Ярославец». Погода при выходе на Обь стояла чудесная, солнечная, тихая. Лед был где-то далеко впереди нас. Катер, выйдя на свободную ото льда, но мутную обскую воду, полным ходом пошел вниз по течению. Не помню точно, на каком участке реки мы увидели громоздящиеся льдины толщиной более метра, услышали треск отдельных льдин под напором огромной их массы. Подойдя ближе к горе льда, мы поняли, что он не движется: катер подошел к затору, около которого бурлила вода и возникали огромные воронки. Мы тут же почувствовали: судно не может сопротивляться бурлящему потоку, его несет течением к ледяному затору, который привлек все наше внимание. Никто из команды не оглянулся. А сзади на нас надвигалось огромное поле льда, видимо, вышедшего из какого-то притока Оби. Капитану необходимо было во что бы то ни стало вырваться из плена ледяного затора и немедленно уходить в безопасное место - к одному из берегов реки. Судно же, как магнитом, тянуло к затору. Капитан понял, что нельзя разворачивать его бортом к затору: не успеет катер отойти, как течениями его прижмет ко льдам. Тонкая обшивка судна не выдержит напора льдин в десятки тонн. Капитан стопорит работу двигателя и тут же дает «полный назад», выдерживая катер перпендикулярно ледяному затору. Наконец-то отрываемся от громады льда. С облегчением вздыхаем. Одну опасность миновали. Теперь нужно правильно сориентироваться: к какому берегу реки, крутому или пологому, уйти, чтобы пропустить надвигающееся на нас поле льда. К нашему счастью, выбор был сделан правильно: основная масса ледяного поля пошла вдоль крутого берега; у пологого шли отдельные льдины, между которыми катер легко маневрировал.

Крайний Север часто испытывает людей, и надо быть готовым к этому в любой момент. Расскажу один случай, который произошел с сотрудниками стационара. Не помню, в каком году, но точно помню число - 5 мая, отряд ихтиологов на вездеходе ГАЗ-71 отправился на р. Собь на полевые работы. В это время на севере еще лежит снег, но солнце ласковое, весеннее. Ихтиологи заранее договорились, что остановятся в избе местных рыбаков, которая находится примерно в 40 километрах от пос. Катравож, выше по реке. Взяв по карте направление на отмеченную избу, вездеход, покачиваясь, по снежно-моховой подушке продвигался вперед. Загружен он был экспедиционным снаряжением. Члены отряда - 6 человек - устроились в кузове кто как мог. Длительная изнурительная поездка наконец-то закончилась выходом на берег реки Соби (кто ездил в закрытом тентом вездеходе, сравнивает эту езду с нахождением в бочке, выброшенной в море и плывущей по воле волн). Водитель остановил машину. Люди вылезли из-под тента, чтобы поразмять ноги, и увидели такую картину: лед на реке как будто разбух, потемнел. Заберег, то есть полоса воды от берега до льда реки, достигал около 10 м, но глубина его была еще менее метра, хотя перейти его в болотных сапогах было уже сложно. Все поняли, что вот-вот начнется ледоход. Медлить было нельзя, а заветная изба находилась на другом берегу. Надо переправляться. Ихтиологи прежде бывали здесь и знали, где какая коса, где какая отмель. Они сказали водителю: «Как только пройдешь заберег, будет узкая песчаная коса, а затем – лед не менее метра толщиной. Так что трогай!». Заберег миновали успешно. Косы вездеход не почувствовал и, выйдя с ходу на лед, накренился и носовой частью пошел под воду. Произошло это очень быстро, потому что весной, особенно перед ледоходом, лед не представляет собой плотного монолита. От солнечных лучей и растаявшего снега он становится «ноздреватым», непрочным. Поэтому под тяжестью машины лед проломился точно по периметру вездехода, а поскольку задняя часть его не успела полностью миновать песчаную косу, носовая сразу же пошла вниз. Все были начеку и мгновенно повыпрыгивали на лед (кроме собачки, которая вынырнула уже после погружения вездехода в воду), поэтому жертв не было. Мне пришлось «выходить» из кабины, когда она наполовину погрузилась в воду. До сих пор я чувствую, какое нечеловеческое усилие пришлось приложить, чтобы открыть дверцу, находившуюся против течения реки. Ее прижимало водой, и мои силы были на исходе, но тут наконец-то дверца поддалась, и холодный поток воды обдал лицо. А это происходило почти у поверхности воды. Погрузись вездеход на метр-полтора глубже, кабина в считанные секунды была бы затоплена ледяной водой, и мне едва ли удалось бы выбраться из машины. Люди оказались в сложной ситуации: сами на льду, а все снаряжение - под водой; температура воздуха минусовая; одежда попавших под холодный «душ» начала покрываться ледком. Нашел выход из положения Владимир Дмитриевич Богданов. У него за голенищем сапога был нож. Вездеход находился на небольшой глубине, особенно его задняя часть. Ножом удалось разрезать ремень, крепящий багор, очень пригодившийся в данный момент. Багор всплыл, был выловлен. Привязанным к нему ножом был вспорот тент, и через этот разрез началось извлечение из кузова вездехода экспедиционного снаряжения. Переноска его на берег заняла всю ночь. Мне с водителем пришлось идти в пос. Катравож за помощью. Несмотря на холод и обледеневшую одежду, мы не мерзли и не замечали усталости, добираясь по бездорожью до поселка. Правда, пока готовили трактор, который должен был вытащить из воды вездеход, мы с водителем мертвецки уснули. Однако, сон наш был прерван: вездеход необходимо было срочно поднимать, иначе в ледоход машину не только унесло бы, но и искалечило. Прибыв к месту нашего ЧП, мы увидели, что ихтиологи не теряли времени попусту: все снаряжение было перенесено на другой берег в избу.

Довольно быстро удалось зацепить трос за фаркоп вездехода; трактор успешно вытащил его из воды и отбуксировал подальше от берега. Ледоход не заставил себя ждать. Задержись мы в Катравоже на несколько часов, - и неизвестно, где бы пришлось искать вездеход.

А в избе тем временем шла разборка намокшего снаряжения и продуктов. Когда очередь дошла до хлеба, все увидели, что булки потеряли форму — в продуктовых мешках было что-то похожее на кашу. Но ихтиологи - полевики опытные. Один из них, Сергей, сказав: «Мы сейчас это исправим», - взял сковороду, поставил на плиту печи, смазал ее маслом и разложил на ней хлебную массу в виде лепешки. Через некоторое время новоиспеченный хлеб решил попробовать его товарищ Саша. Он долго разжевывал то, что теперь называлось лепешкой, и, наконец, произнес: «Если бы мне не сказали, что это хлеб, ни за что бы по вкусу не догадался, что ем». И тут же спрашивает Сергея: «А ты сковороду маслом смазывал?». Сергей: «Конечно! Вот!». И протягивает бутылку с маслом. Саша: «Так в эту бутылку я залил автомобильное масло для лодочного мотора». В избе всеобщий хохот.

В заключение хочется кое-что сказать о природно-климатических особенностях Крайнего Севера, благодаря которым у человека остается неизгладимое впечатление об этом суровом, но в то же время притягательном регионе страны.

Зима с ее длинными полярными ночами, сильными морозами и завывающими ветрами хотя и украшена ни с чем не сравнимыми всполохами северных сияний, но оказывает на людей какое-то угнетающее влияние. Выйдешь в это время из дома, особенно в ночные часы, и тебя охватывает абсолютная тишина. Создается впечатление, как будто все живое исчезло, вымерзло. И лишь световые столбы от уличных фонарей, уходящие куда-то ввысь, свидетельствуют о присутствии человека. Тут же замечаешь, что, как и везде, на Севере по небосводу передвигается яркое ночное светило - луна, и в ее лучах серебрится иней на ветвях деревьев. Этот серебряный наряд настолько хрупок, что при малейшем ветерке исчезает.

С появлением солнца в конце зимы, несмотря на сильные морозы, настроение улучшается, появляется какой-то жизненный подъем не только у людей, но и у животных. И чем быстрее увеличивается длительность дня, тем заметнее эти изменения.

Совсем по-другому чувствуешь себя на севере в весенне-летний сезон. Тишина в лесотундре и тундре сменяется тысячами звуков, шумом и гомоном перелетающих и устраивающих гнездовья птиц. Эти звуки не замолкают круглые сутки, которые превратились теперь в постоянный световой день. В какое время ни посмотришь на небо, можно увидеть солнце, услышать гогот гусей, кряканье уток, писк, свист, щебетанье различных мелких пташек и грызунов; часами можно наслаждаться незабываемой картиной токования красавцев-турухтанов. Какой только раскраски нет у петушков! И каждый отстаивает свое превосходство и право на продолжение рода, на привлечение своим нарядом и танцем самочки.

И птицы, и звери спешат за короткое полярное лето вывести и выкормить потомство. А корма в тундре достаточно. Каждый вид животных находит здесь свою нишу, и каждый стремится сохранить свое потомство и защитить его от врагов. Мне не раз доводилось наблюдать, как храбро нападала на человека крачка, если он подходил близко к ее гнездовью: она буквально пикировала ему на голову, била крыльями, клевала.

Большое значение для сохранения потомства у некоторых видов пернатых имеет маскировка. Я был свидетелем такого случая. Идет в тундре вездеход по старой колее. Встревоженные шумом его мотора и лязгом гусениц, птенцы полярной куропатки стремятся убежать, но, пересекая дорогу вездеходу, попадают в колею, из которой не могут выбраться, и потому вынуждены бежать впереди машины. Вездеход останавливается, из него выходит человек, чтобы помочь птенцам, но… бежавшие в 2-3-х метрах от него птенцы исчезают из поля зрения. Человек внимательнейшим образом осматривает каждый бугорок впереди вездехода, осторожно переступая, чтобы невзначай не раздавить птенцов, но не видит их. Вдруг один «кустик ягеля» шевельнулся. Так вот он, птенец! Так, в ягеле, было собрано более десятка малышей. И все они находились на расстоянии вытянутой руки. Окраска их пушка (перьев еще не было) настолько точно копировала цвет лишайника, что, даже присев к этому «кустику», трудно было различить, где ягель, а где птенец, пока последний не начинал шевелиться.

Каждая птица по-своему старается спасти потомство, свое гнездо от потенциального врага. Я как-то наблюдал, как лебедь - очень осторожная птица, - летел наперерез катеру, идущему вдоль берега одной из обских проток. Пролетая в 10-15 метрах от идущего судна, он касался одним крылом воды, имитируя подранка. Но заметив, что люди заинтересовались им, лебедь развернулся и полетел по курсу катера, то поднимаясь на крыло, то как бы в бессилии падая в воду. Таким образом он пролетел целый километр. Затем, убедившись, что людей удалось обмануть, лебедь, довольный таким исходом, взмыл ввысь, развернулся и полетел обратно к своему гнезду или птенцам.

Весной, в период половодья, особенно когда заливаются не только нижний и средний, но и высокий уровни обской поймы, есть повод вспомнить, как дед Мазай спасал зайцев, и увидеть наяву их бедственное положение. Зайцы и другие животные в поисках спасительного клочка суши скапливаются на высоких берегах рек, на гривках. Иногда они, не находя лучшего убежища от наступающей воды, цепляются за ветви отдельно стоящих кустов и пытаются забраться на них.

Многие виды растений не переносят жестких климатических условий Крайнего Севера. Поэтому видовой состав их здесь не богат. Успешно произрастают лишь те из них, которые за короткое лето успевают не только зацвести, но и дать зрелые семена. Некоторые способны без особого ущерба продолжать цветение, даже если в этот важный для воспроизводства период температура воздуха понижается до отрицательных значений. Причем после такого «стресса» какой-то процент растений все же дает полноценные семена. Отдельные виды в подобных ситуациях восполняют недостаток семян вегетативным размножением - побегами или корневищами, или переходят на «живорождение». Ну, а некоторые растения совсем не плодоносят в неблагоприятные годы, даже если таковые следуют один за другим. Зато при улучшении условий растения выдают такое огромное количество семян, что оно вполне компенсирует недостаток их в прошлые годы. Отдельные виды растений дают семена, которые в первый год прорастают не дружно. Прорастание происходит частями: определенный процент в первый год, некоторая часть - на второй год и т.д. Это тоже приспособление для выживания.

Пойменные растения способны выдерживать длительное затопление весенними водами. Отдельные виды имеют длинные гибкие побеги, полые внутри. Они приподнимаются в воде и выбрасывают на поверхность цветоносы, которые в дальнейшем дают семена. Другие виды пойменных растений, расстилая побеги по дну, укореняются в узлах кущения, успешно размножаясь вегетативным способом.

Древесные растения - например, лиственница, - приспосабливаясь к произрастанию на почве с вечной мерзлотой, изменяют форму корневой системы. Здесь деревья не имеют стержневого корня; корни расстилаются почти по поверхности, на глубине 10-15 см, т.е. в горизонте летнего оттаивания почвы.

Итак, суровый Крайний Север позволяет многим видам растений и животных успешно развиваться, но требует очень бережного отношения к нему человека, от которого зависит жизнь здесь и на всей нашей планете.